25 июля исполняется 90 лет со дня рождения писателя, режиссёра, актёра Василия Шукшина
Его фильмы и книги по-прежнему любят, одно имя Шукшина – символ таланта и совести для наших соотечественников. Но мало кто из домодедовцев знает, что нам, живущим в этом городе, Шукшин хоть немного, а ближе, ведь он приезжал в Домодедово.
В «Калине красной» есть такие строчки: «Отдохни где-нибудь, – сказал Губошлеп, наливая в два фужера. – Отдохни, дружок, – хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший». Так посоветовали главному герою, Егору Прокудину, «проветриться» после тюрьмы.
Иван Самыкин – реальный персонаж и наш земляк, в гости к которому и наведывался Шукшин. Они познакомились во время службы на флоте, в Севастополе. Василий демобилизовался раньше положенного срока из-за открывшейся язвы желудка, вернулся в родное село, учительствовал и даже директорствовал в местной школе «без специальности, образования, без быта». Мать, Мария Сергеевна, хотела, чтобы он получил высшее образование, ради этого продала корову, и на вырученные деньги сын отправился в Москву поступать в институт. С тех пор и стал время от времени навещать армейского друга. Там моя мама, Наталья Фёдоровна, в девичестве как раз носившая фамилию Прокудина, однажды видела Шукшина.
« Вась, принеси воды…»
– Вася у нас отдыхал, – рассказывала нам много позднее жена Ивана Самыкина Лариса Ивановна. – С порога всю меня зацелует: «Лариса, милая моя!» Ласковый очень был. Часто с нашей маленькой дочкой Ириной играл, потом, когда она подросла, книги ей свои дарил. В первые годы жил в общежитии, и я каждый раз старалась получше его накормить. Когда мы с Иваном еще не поженились, Вася заходил в наш с мамой домик на улице Центральной. Мать иногда говорила: «Вась, принеси воды», он с радостью приносил, вообще, всё делал по хозяйству, что просили. А когда я выходила замуж, Вася помогал нам резать, жарить, варить к столу. Мама приготовила мне приданое – перину, подушку, одеяло, связала всё узлом и дала ему, чтобы отнес в дом к Ване, на Школьную улицу. Вася взвалил тюк на плечо, и с шутками, смеясь, мы с ним пошли через весь город.
Напряжён и собран
Смеющимся Шукшина видели редко, он был, скорее, человеком замкнутым, молчаливым – и от природы, и потому, что погружался в свои замыслы, жил ими. В Домодедово он и приезжал ради того, чтобы посидеть с Ваней, поговорить, водочки выпить. Отвлечься от своего трудного, неподъемного для иных существования.
«Никогда, ни разу в своей жизни я не позволил себе пожить расслабленно, развалившись, – записал Шукшин в своей рабочей тетради. – Вечно напряжён и собран. И хорошо, и плохо. Хорошо – не позволил сшибить себя; плохо – начинаю дергаться, сплю с зажатыми кулаками… Это может плохо кончиться, могу треснуть от напряжения». «Напряжен и собран» он был потому, что приходилось отстаивать себя, с детства.
Когда Вася был маленький, в их алтайском селе Сростки в одну ночь забрали 30 мужиков, в прошлом крепких крестьян. Среди них оказался и совсем молодой Макар Шукшин, вскоре вместе с другими расстрелянный. «В чем обвинили отца, я так и не знаю, – писал его сын. – Одни говорят – вредительство в колхозе, другие – что будто он подговаривал мужиков поднять восстание против Советской власти». В отчаянии его жена Мария Сергеевна взяла четырехлетнего Васю и двухлетнюю Наталью, залезла с детьми в натопленную печь и закрыла заслонку. Спасла их соседка, случайно зашедшая в избу. Сестра Шукшина вспоминала, что мать всё ждала прихода «тех же людей» и держала собранным мешок с пожитками. Фамилию детям сменили на материнскую – Поповы, её они носили до получения паспорта.
То, что мальчик – особенный, стало понятно еще в его отроческие годы, недаром дед советовал матери беречь Васю. Тот много читал, правда, без разбору, учился старательно и вообще рос серьезным. После школы, перепробовав несколько профессий и отслужив в армии, отправился поступать во ВГИК на режиссерский факультет. Пришел он в институт, по собственным словам, «глубоко сельским человеком», «сермяк сермяком», который не читал «Войну и мир» Толстого, в чем признался на собеседовании Николаю Охлопкову и Михаилу Ромму.
И он одел сапоги…
Во ВГИКе Шукшин, жадно впитывавший науку своих учителей, одновременно старался не растерять то, что дано ему было от рождения. «И Ломоносов ушел из деревни, и русский народ от этого не потерял, но вопрос: куда прийти? – рассуждал позже Василий Макарович. – Человека тут же вбирает та подавляющая масса недоделанных «интеллигентов», которая имеется в городе». С этими «интеллигентами», коих Александр Солженицын называл образованцами, а по сути – обывателями, потребляющими якобы культуру, Шукшин потом воевал в своих произведениях всю жизнь. «Эпоха великого наступления мещан» – так с горечью констатировал он. В стенах института боролся с ними, видя мещан в стилягах, сражался и с трибуны партсобраний, и даже одеваясь соответственно: «Я, например, так увлекся этой борьбой, так меня раззадорили эти «узкобрючники», что, утратив еще и чувство юмора, всерьез стал носить… сапоги. Я рассуждал так: они копируют Запад, я «вернусь» назад, в Русь». Но для художника идти поперек течения необходимо, особенно если он чувствует в себе дар, а Шукшин подавал своим педагогам серьезные надежды.
Дипломную работу Ромм предложил ему делать на «Мосфильме», что было большой привилегией по сравнению с учебной студией ВГИКа. Но картина вышла, по всеобщему отзыву, «нормальной», сделанной без жару. Шукшин писал: «Диплом сочли слабеньким – я и не рыпался. Из общежития вгиковского на Яузе гнали, кормился актерством». Соглашался сниматься везде, куда звали, публиковал рассказы, зарабатывал откровенно мало, едва на жизнь хватало. А жить было негде, ночевал у знакомых, углы снимал, с трудом получил московскую прописку. Первая собственная квартира, однокомнатная, которую Шукшин наконец-то купил, находилась на самом краю Москвы. Только под конец жизни Василий Макарович обрел просторное жилье, но прожил там недолго.
Неустроенный быт мешал сосредоточиться на главном. Впрочем, Шукшина не так-то легко было сломить: он упорно занимался своим делом. Ромм учил студентов не только снимать кино, но и наблюдать жизнь, впитывать ее суть, и просил потом выражать на бумаге жизненные впечатления. Литературный талант Шукшина учитель отметил и посоветовал: «Посылай во все редакции веером. Придут обратно, меняй местами – и снова». Писал Василий Макарович много, повсюду: в ванной «однушки», положив на колени дощечку, а сверху лист бумаги, в гостиницах. Актер Иван Рыжов вспоминал, как жил на съемках в одном гостиничном номере с Шукшиным, и тот, привезя с собой чемодан простых ученических тетрадей, каждый раз вставал ранним утром, чтобы до съемок поработать над прозой.
Изобразительная сила у Шукшина огромная. Он заметил, что от общения с подлинным искусством человек «долго пристанывает», как ребенок, насосавшийся молока матери. Многие шукшинские рассказы по силе не уступают прозе Бунина. У обоих в чем-то похож метод работы: это воспоминание. Они пишут о том, что далеко, чего нет в их жизни и, скорее всего, не будет. Бунин был эмигрантом, Шукшин уехал из деревни и знал, что это навсегда. «Не могу жить в деревне. Но бывать там люблю – сердце обжигает». В рассказах он воскрешал свое прошлое. И тогда писал, как жил, плавал в той, ставшей для него иной реальности, пристанывая от удовольствия, и всё ему было дорого, каждая мелочь, всё томило, утешало и лечило. В то же время Шукшин дал совет самому себе: «Писать надо так, чтобы слова рвались, как патроны в костре».
История его кино – это история сопротивления
Его фильмы – необычайно выразительный художественно, честный и порой горький разговор о человеке. Вот Егор Прокудин, не открывшийся матери, выходит из ее избушки, падает на землю и плачет. Кто, кроме Шукшина, мог сделать эту сцену настолько убедительной, показать слезы много повидавшего мужчины так, чтобы зритель спустя 45 с лишним лет после выхода картины на экраны сглатывал горячий ком в горле? Любовь, жалость, стыд – всё сошлось в «Калине…» Заблестели слезы сильных – и слезы «слабых», вроде бы неприметных, «маленьких» людей, о которых постоянно говорило русское искусство. Одной из них была исполнительница роли Куделихи, матери Егора. Нашли ее в вологодской деревушке: Ефимья Ефимьевна Быстрова жила одна, «на краю», последний сын у нее пропал где-то в городе. Старушке предложили рассказать всю правду о ее жизни, мол, услышат в Москве о пенсии в 17 рублей и денег прибавят. Ефимья Ефимьевна «дула» вовсю, забыв про камеру, и сцена с «матерью Егора» получилась едва ли не самой сильной в фильме. Бабушка прославилась на весь мир, даже прозвище от односельчан получила – Артистка. А через год, когда уже не было на свете Василия Макаровича, она умерла страшно и как-то по-русски – замерзла в собственной избе. Но осталась Ефимья Ефимьевна в картине: Шукшин ее увековечил.
История его кино – это история сопротивления, не только тому, что нужно перебороть в себе, но и внешним обстоятельствам. «Печки-лавочки» резали нещадно, в итоге картину переделывали в два раза дольше, чем снимали. «Калина красная» была задумана двухсерийной, а разрешили только одну серию. Но знавшие Шукшина говорят, что неприятности его подначивали, после них он кидался в работу. Но в то же время постоянно валился в больницы «подлатать желудок», а чем объяснялись неожиданные исчезновения Василия Макаровича, во время которых друзья не знали, что и подумать? Вот и в Домодедово, с некоторых пор – на окраину его, в жилпоселок, где поселились в квартире Иван и Лариса Самыкины, Шукшин убегал, чтобы обнулиться, совершить, как сказали бы сейчас, перезагрузку. И опять – жалеть, ругать, страдать, плакать и выводить на свет тех безмолвных, которых тысячи, десятки тысяч и за которых некому больше замолвить словечко.
…В своем последнем интервью Василий Макарович говорил: «В кино я проиграл лет 15, лет пять гонялся за московской пропиской. Неустроенная жизнь мне мешала творить, я метался то туда, то сюда… И поэтому решаю: конец кино! Конец всему, что мешает мне писать». Хотел даже уехать к себе, на Алтай, чтобы посвятить себя литературе. А спустя несколько дней тело Шукшина, внезапно умершего во время съемок в картине «Они сражались за Родину» Сергея Бондарчука, привезли в Москву, которой Василий Макарович никогда больше не покинул: похоронили его неподалеку от могилы Чехова на Новодевичьем.
– О смерти Васи я узнала, возвращаясь из дома отдыха, – сказала Лариса Ивановна. – В электричке напротив меня сидел мужчина и читал газету, а на странице, обращенной ко мне, крупными буквами было написано, что 2 октября 1974 года умер Василий Шукшин. И мой Ваня умер незадолго до этого, в марте, я звонила Васе, он в больнице тогда лежал… Так и ушли оба друга в один год.
«Философия, которая – вот уже скоро 40 лет – норма моей жизни, есть философия мужественная, – писал Шукшин в статье с говорящим названием «Нравственность есть правда». – Так почему я, читатель, зритель, должен отказывать себе в счастье прямо смотреть в глаза правде?» Шукшин жизнь положил на это счастье – отстаивание человека, его чувства собственного достоинства, его права быть услышанным. А силы он черпал в том числе и в небольшом, застроенном частными домами, заросшем садами, населенном простыми, работящими людьми нашем городке недалеко от Москвы.
Оставить комментарий